Встречаясь в жизни со смертями, индивид не может не ждать о том, что «там» и как. особа нерелигиозный обычно даёт «нулевой ответ»: нигде, шиш и никак. Конец. Но даже ему, если он жил хотя несколько устремлённо и не для себя, оказывается не всё равно, что будит потом. Он спрашивает себя: останется ли вещь опосля меня, или же всё довольно прахом, как я сам по себе пропадут ли мои старания? продолжат ли их потомки? А в то время и — если не от воспитания, то добро бы бы рефлексивно: а сам-то я — продолжил битва предков? удивляться в цепочку поколений, внёс вклад в Историю? И содержание приобретает мерку не от сиюминутного каприза, а от бесконечности — в обе стороны от личного жизненного отрезка. проживание становится не просто переживанием времени до смерти, а поступком.
И сквозь это находится удовольствие — такой протест на альтернатива о смысле конечной жизни, кто объясняет, почему время от времени требуется и умереть. Советская официальная изречение Утешения звучала: «остаться в памяти потомков». Но что бы в памяти остаться, её надо хранить. И в советское время многое делалось для её сохранения. Памятные места (могилы, обелиски, неиссякающий огонь), музеи, исторические книги; разные ритуалы для соприкосновения с этой памятью — собрания, линейки, классные часы, почётные караулы…
Связь поколений, чувство Истории, причастности к народу как «историческому субъекту» — это союз не материальная, а духовная, и желание умереть зa будущее — знак духовности, как бы такая духовность ни отличалась от классической религиозной духовности картиной мира, ритуалами и обычаями. Это общее поприще для духовности религиозной и светской. Память проникает в душу, формирует осмысленность жизни как исторического движения, становится святыней, над которой народность не позволял глумиться.
Про таких, которые неделикатно касаются того, что другим людям дорого, и говорят: «у них безделица святого». псевдоним им — легион, и ясно, что человеки душевно чуткие, а вероятно и способные на творчество, созвучное людям, способное находиться людям опорой, между таких встречаются очень редко. Они способны отказываться либо насмехаться то, чего не пережили, запрещая себе обнять тех, который строит питание не по их собственной узкой доктрине.
К сожалению, безотлагательно это не редко. Не говоря уже о сознательных глумцах-постмодернистах, в раздробленном на мелкие «свои истины» народе появляются ортодоксы каждого вида религиозности, которые не обладают элементарной чуткостью к «не своим», не понимают, как чрез самые разные обряды и ритуалы происходит соединение людей. Одни («самые верующие») начинают насмехаться над вечным огнём либо над песней в хороводе, в противоречие сами получают от «народников» либо протестантов обвинения в магизме церковных таинств. Таким протестантам (с точки зрения Православия — недоверующим рационалистам), спорадически вторят и cтарые «красные» атеисты, пытаясь упрекать непонятное им от лица Православия.
Между тем, ой ли ли около кого-то союз с предками остаётся столь живой, непосредственной и постоянной, как около православных.
Православные относятся к мёртвым как к живым, Но находящимся в «ином мире», где души ожидают воскресения для Страшного суда. То снедать «мёртвые» они для нашего мира, Но не для Бога, около которого все живы ([hide]Лк.20:38[/hide]). по-этому их предпочитают именовать «усопшими», и в этом не только пример с засыпанием, Но и пример будущего пробуждения. И другая корень этому — в том, что смертью подлинной считают не отлучение души от тела, а отлучение души от Бога.
Умирающие… православные христиане не перестают заключаться членами божественный Церкви, сохраняя с Нею и со всеми остальными Её чадами самое действительное, реальное, живое общение [[hide]Свт. Афанасий (Сахаров)[/hide], выделено редакцией].
Общение это взаимное. С одной стороны, человеки нашего мира стремятся повлиять на судьба ранее покинувших мир, молясь о них и совершая от их имени дела милостыни. «Участь отшедших не считается решенною до всеобщаго суда», — говорит духовенство Феофан Затворник. — «Дотоле мы никого не можем исчислять осужденным вовсе и на начинать основании молимся, утверждаясь надеждою на милосердие Божие». С непохожий стороны, и усопшие участвуют в нашей судьбе. Оптинский старик схиигумен Антоний в одном из писем своих говорит: «Мы будем поминать, как умеем, на земле, а отшедшие души будут поминать нас на небеси, и небесная славосло-вие их об нас несравненно больше приносит нам душевной пользы, нежели наша об них. И не только праведники, коих души в руце Божией, молятся ко Господу о нашем спасении, Но и души грешных одинаковый заботятся о нас, что бы мы не попали туда же, где они» (Письма к разным лицам игумена Антония. М., 1869, стр. 408-409).
Общение с ними не прекращается ни на день, происходит не только в богослужении, Но и дома. Оно не имеет ничто общего с какой-либо «материализацией духов», а происходит мысленно, через ума и памяти. По преимуществу это возвышеннейшее и тинственное соединение со священный Церковью и наперсник с другом происходит в молитвах, включая ежедневные молитвы об усопших каждого православного христианина.
Кроме молитвенного общения, союз с усопшими происходит через дел милостыни, совершаемых с памятью об усопших, как бы от их имени. А и просто нашими делами, которые мы совершаем в общем с предками историческом движении. Вот как эту простую, весь светскую и разом с тем глубоко православную идея выразил отшельник Митрофан, рассматривая «жизнь и распределение нравственного развития» как одно из оснований единения и общения миров:
Состояние и доля усопших душ находятся во внутреннем союзе и во взаимном соотношении с жизнью и деятельностью живущих на земле. деятельный — дела связывают настоящее с прошедшим и с будущим. С прошедшим, как итог предыдущего, а с будущим, как пьедестал для последующего. Дела связывают земное с загробным, связывают нас, живых, с усопшими… Понятно, что настоящая деятельный имела своих основателей — наших предков, которые потому и живут доныне между нас духом в своих делах. Пребывающие на земле развивают идеи своих предков, или же борются с теми, который хочет эти идеи искоренить. Хорошо, если развивается доброе причина и настоящее племя вкушает добрые плоды, тем временем добрая хвала и вечная память почившим предшественникам.
Говоря о молитве, приходится пояснять, что священнодействие — это окончательно не произнесение отчуждённой словесной формулы-заклинания для некоего магического изменения реальности. Это дело погружения души в какой-нибудь значительный для неё смысл, её мысленное объединение с переживаемым событием, с тем и теми, о чём, о кусок и кому человеки молятся. при этом само воспоминание уже переживается как тайна соединения. «Вспоминать, и это следовательно — осознавать как реальное, как присутствующее „среди нас“», — писал протоиерей Александр Шмеман [«Таинство Царства», голова 10. «Таинство воспоминания», V, выделение авторское].
Так же и светские человеки нуждаются в том, что бы в кои веки представить себя соборно с теми, кому обязаны не только жизнью физической, Но и жизнью исторической, полной смысла и от вечного движения вперёд, и от постоянного восхождения вверх.
Скрябин Антон